Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]

– Мое лицо напомнило тебе камею? – спросила Мелисса встревоженно.

– Нет, нет, – возразил император. – Тут было что-то другое. Почему из множества моих драгоценных безделушек ни одна никогда не напоминала мне о каком-нибудь живом существе? Почему твой образ так часто приходил мне на память? А ты, вспомни только, что ты сделала для меня. Как странно мы сошлись друг с другом, и все это в течение одного-единственного короткого дня, и ты тоже… Заклиная тебя всем, что для тебя свято, я спрашиваю… не вспоминала ли ты обо мне после того как видела меня на жертвенном дворе, так часто и с такою живостью, что это изумляло тебя самое?

– Ты император, – отвечала Мелисса с возрастающим беспокойством.

– Значит, ты думала о моей пурпурной мантии? – спросил император, и лицо его омрачилось. – Или, может быть, о моем могуществе, которое может сделаться гибельным для твоих близких? Я хочу знать это. Правду, девушка, заклинаю тебя головою твоего отца!

Тогда у Мелиссы вырвалось из стесненной груди признание:

– Да, я должна была вспоминать о тебе очень часто… и я видела тебя не в пурпуре, а таким, каким ты был там, на лестнице… и там… но я ведь уже говорила тебе, как тяжело подействовала на меня твоя болезнь. Мне казалось, как будто… Но как могу я описать это в точности? Мне казалось, что ты стоишь гораздо ближе ко мне, чем обыкновенно стоит властитель мира к какой-нибудь бедной, скромной девушке. Это было… Вечные боги…

Здесь она внезапно остановилась, потому что в ней пробудилось опасение, что это признаке может сделаться гибельным для нее. При этом перед ее внутренним слухом прозвучали слова о времени, исполняющемся для каждого, и ей казалось, что она снова слышит предостережение Вереники.

Но Каракалла не дал ей времени собраться с мыслями. Он весело прервал ее восклицанием:

– Значит, это правда! Небожители совершили с тобою, так же как и со мною, великое чудо. Мы оба обязаны им благодарностью, и я богатыми жертвами покажу им, как я могу быть признательным. Наши души, которые судьба уже соединила однажды, встретились снова. Часть мирового духа, оживлявшая некогда Роксану, а теперь оживляющая тебя, Мелисса, оказывает власть над болезнью, которая отравляет мою жизнь… Ты доказала это! А теперь… снова начинается стук, еще сильнее. Теперь, милая воскресшая, помоги мне еще раз!

Мелисса с беспокойством заметила, что лицо императора при последних фразах снова покраснело, а боль опять нахмурила его лоб. Поэтому она исполнила его требование на этот раз только с робким послушанием.

Когда она увидала, что он несколько успокоился и что прикосновение ее руки снова принесло ему пользу, к ней вернулось потерянное самообладание. При этом она вспомнила, как часто наложение ее руки помогало ее матери заснуть.

Поэтому, как только император снова начал говорить, она объявила ему, что ее желание принести ему облегчение останется неисполненным, если он не сомкнет глаз и губ.

И Каракалла повиновался, между тем как ее рука касалась его лба так же легко, как в давние времена, когда она усыпляла свою мать. Когда страждущий с закрытыми глазами прошептал про себя: «Может быть, мне удастся заснуть», она почувствовала себя счастливою. Она стала внимательно прислушиваться к его дыханию, она с напряженным ожиданием всматривалась в его лицо, пока наконец не могла обмануться: сон вполне овладел цезарем.

Тогда она на цыпочках проскользнула к Филострату, который молча и в изумлении наблюдал, что происходило между властителем и девушкой. Он всегда был склонен к вере в те чудеса исцеления, о которых рассказывал его герой Аполлоний, и ему казалось, что он присутствует при одном из подобных чудес. Он с удивлением, граничившим с робостью, смотрел на девушку, казавшуюся ему благодетельным орудием божества.

– Позволь мне теперь уйти, – прошептала Мелисса своему другу. – Он спит и не скоро проснется.

– Как тебе угодно, – отвечал философ почтительно; но в то же мгновение послышался шум в соседней комнате, и Мелисса узнала звонкий голос своего брата Александра, который с жаром настаивал на своем праве пройти к императору во всякое время.

– Он разбудит его, – прошептал встревоженный философ, а Мелисса поспешно набросила на голову покрывало и вышла в соседнюю комнату.

Филострат слышал доносившиеся оттуда запальчивые слова Феокрита и других царедворцев и не менее жаркие возражения художника, но затем он услыхал голос Мелиссы, и, когда за дверью наступила внезапно полная тишина, девушка снова появилась на пороге.

Один взгляд на императора убедил ее, что он все еще спит. Она кивнула философу и шепотом просила проводить ее мимо зевак, толпившихся в императорском помещении.

Александр пошел за философом и сестрой.

На его обыкновенно веселом лице боролись теперь гнев и изумление. Он пришел с известием, которое могло легко склонить императора к освобождению его отца и брата, но в передней комнате его сердце замерло от ужаса и негодования, когда Феокрит тоном, от которого- кровь прихлынула к щекам юноши, сообщил ему, что его сестра уже довольно долго – а полночь уже была близка – старается утешить страждущего императора.

Он вне себя хотел ворваться к цезарю, но Мелисса преградила ему путь и таким решительным и повелительным тоном приказала знатным римлянам сдержать свои голоса, что они, а вместе с ними и ее брат, замолчали.

Что сделалось с его скромною сестрой в последние дни? Мелисса отдает ему приказания, которых он слушается, лишенный собственной воли! Это непостижимо! Однако же в ее манере было что-то успокоительное. Должно быть, то, что она сделала, она считала честным и достойным ее, иначе она не держала бы так высоко свою прелестную головку и не смотрела бы ему в лицо так свободно и с сознанием своей правоты.

Но как она смела помешать его ходатайству об отце и Филиппе?

Между тем как он молча шел возле нее по императорским покоям, ему все труднее было понять свое безусловное послушание ей, и когда они наконец вошли в пустую переднюю комнату, отделявшую помещение цезаря от квартиры главного жреца, и Филострат вернулся к своему посту при императоре, Александр не мог сдерживать себя больше и запальчиво вскричал:

– Докуда я буду идти за тобой, как мальчишка, не зная сам зачем? Но еще есть время вернуться, и я спрашиваю тебя: что дало тебе право мешать мне сделать свое дело относительно наших?

– Твой громкий голос мог разбудить цезаря, – отвечала она строго. – Только его сон избавил меня от необходимости провести возле него эту ночь.

Александр пожалел о своей безумной запальчивости, и когда Мелисса вкратце рассказала ему о том, что пережила она в последние часы, он со своей стороны сообщил ей причины, которые привели его к императору в такой поздний час.

– Адвокат Иоанн, христианин, вольноотпущенник госпожи Вереники, – сказал он, – посетил отца в тюрьме и слышал, как было отдано приказание отвести Герона и Филиппа в качестве государственных преступников на корабль, где они должны быть гребцами. Это было в послеполуденное время, и затем Иоанн узнал далее, что узники были отведены в гавань только за два часа до захода солнца. Это несомненная правда; однако же бесстыдный Цминис в полдень уверил императора, что отец и Филипп давно уже находятся на пути в Сардинию. Таким образом, презренный египтянин обманул императора, а это, конечно, поможет свернуть шею негодяю. Нужно воспользоваться временем, остающимся до утра.

Александра привело сюда в такой поздний час единственное желание – помешать отправлению галеры, так как Иоанн слышал от христианских сторожей гавани, что галера еще не снималась с якоря. Следовательно, судно может выйти в море не ранее как завтра, при солнечном восходе, только тогда будет снята цепь, которою заперта гавань. Если приказание задержать галеру придет много времени спустя после рассвета, то узники будут уже в пути, а отец и Филипп могут совершенно измучиться от управления тяжелыми веслами, прежде чем их освободит посланная вслед за галерой более быстроходная государственная трирема.

Мелисса слушала этот рассказ с меняющимися чувствами. Ради собственной безопасности она, может быть, ввергнула отца и брата в несчастье, потому что государственных узников ожидала ужасная судьба на скамье гребцов, и что значила она, несведущая девушка, которая могла так мало сделать и принести так мало пользы?

Андреас говорил ей, что обязанность христианина и каждого хорошего человека жертвовать собственным спасением ради спасения своего ближнего, и она чувствовала себя способною забыть о самой себе для счастья и жизни тех, кого она любила больше всего, так как только их одних она считала своими «ближними».